Белопольская М. М.
Беседа 27 января 2005 г. Записала и обработала А.Горяшко.
Белопольская Мария Михайловна – доктор биологических наук, сотрудник кафедры зоологии беспозвоночных Ленинградского университета. Жена Л.О.Белопольского, доктора биологических наук, организатора и директора заповедника «Семь островов» с 1938 по 1943 гг. и с 1946 по 1948 гг.
Я попала на Семь островов в 40-м году. Причем попала я туда таким образом. Я была на 1 курсе аспирантуры. Стоял вопрос о теме диссертации. А Лев Осипович /Белопольский/ делал в актовом зале доклад и показывал фильм о Семи островах, который он сам снял. И мне так понравилось! Со мной была преподавательница, и я говорю: «Я буду уговаривать Валентина Александровича (Догеля), чтобы он меня отправил туда собирать материал». Переговорили, В.А. договорился, и я поехала. Потом из этого получилась моя кандидатская диссертация «Паразитофауна птиц Баренцова моря»
Заповедники тогда подчинялись Главному управлению по заповедникам при Совете министров РСФСР. В 1936 г. Лев Осипович работал в Лапландском заповеднике научным сотрудником. Затем в 1938 г. в мае месяце переведен директором гос. заповедника Семь островов. Когда я приехала 40-м году, там работал москвич Сава Успенский. Они вместе с Л.О. ездили на Новую землю, присматривали там участки для работы. И еще западнее Мурманска на Айновы о-ва, которые Л.О. хотел присоединить к заповеднику Семь островов. Но потом все это нарушилось. Я приехала очень рано, а позднее, в июне, приехало несколько студентов Московского университета, руководителем был Макар Митрофанович Слепцов. Среди этих студентов был Николай Карташов и Наташа Горчаковская. Она потом защитила диссертацию по теме «Птицы Семи островов».
Когда Лев Осипович стал директорствовать, первое, о чем он начал хлопотать, чтобы было судно, катер. Потому что надо было сообщаться с разными о-вами и до Мурманска. И нужно было строить жилье. Потому что скалы, и больше ничего. Он поехал в Мурманск (он вообще был очень энергичный человек), добился, чтобы построили дом в Мурманске, затем этот дом разобрали и стали сплавлять его на остров Харлов. И там произошла авария, часть плота оторвалась. А бревна все были пронумерованы, так что были большие хлопоты. Но, наконец, они увенчались успехом, все они собрали и построили домик. В нем была лаборатория, и жили мы. А когда приехали студенты московские, возле дома поставили палатки и они жили в палатках.
Пока этот дом не построили, я думаю, что жили в Харловке. Это рыболовецкий поселок через пролив – Харловка. Туда перебирались на шлюпке, там неширокий пролив. А может быть какое-то время и в палатках. Но дом очень быстро построили. В 40-м году все уже было. Причем, Лев Осипович нашел финна-печника, и тот сложил печи очень хорошо. И Лев Осипович помогал ему класть эти печи и научился этому делу. Когда он был в ссылке в Сибири, ему это пригодилось.
В следующий раз я приехала в 41-м году, и там меня застала война. Когда началась война, там был Сава Успенский, команда катера, и еще работал Широколобов, его сын, по-моему, в Зеленцах работает. Он делал шкурки, вроде лаборанта был. Очень порядочный человек, Лев Осипович ему очень доверял. У Л.О. день рождения 21 июня, а 22-го началась война. И какое-то время там заповедник существовал. Но затем его как бы зарезервировали, никого не осталось.
Оттуда я поехала в Ленинград. А мама моя уже уехала из Ленинграда. В поезде меня все уговаривали: «Вы не возвращайтесь в Ленинград, а со Мги поезжайте туда, куда уехала ваша мама». Я говорю: «Как я могу? У меня микроскоп, материалы, я не могу этого сделать». И вернулась. Вернулась я 4 августа, а 8-го – все, блокада. И я осталась в городе и уехала через Ладожское озеро по льду 22 марта. Это была последняя дата эвакуации нашего университета в Саратов. Но я поехала не в Саратов, а уехала под Углич к маме и там год работала завучем в школе и преподавала.
А тут произошла такая страшная история. На Дальнем Востоке старинный был заповедник Сихотэ-Алинский, а ближе к Владивостоку, 180 км от Владивостока, Судзухинский заповедник. В нем был директором москвич Лев Каплан. И когда началась война, как и везде было голодно, браконьеры подняли головы, они стали отстреливать в заповеднике животных. Каплан принял это близко к сердцу и войну им объявил. А они его убрали. Один браконьер был уже арестован, а брат его остался. И они его.… А у Каплана ведь был один глаз, ориентироваться ему было трудно. И вот в 43 г., в июле, запись в трудовой книжке Льва Осиповича: «переведен директором Судзухинского заповедника». И он уехал туда работать. А я в 43 г. тоже получила из Главного управления по заповедникам направление на работу в Судзухинский заповедник и тоже поехала.
Два года мы там прожили. Там было всего домика в лесу. И сынишка наш родился там. Причем там же Японская война нас застала. Мы жили на берегу моря и у нас перед глазами ходили корабли, которые взрывались на наших глазах. Так что из одной войны попали в другую войну.
Затем в 46 г. Л.О. присылают из главного управления по заповедникам сообщение, что он должен вернуться восстанавливать заповедник Семь островов. И вот в 46 г., в марте месяце мы поехали обратно, сынишке было 2 года с небольшим. И потом Лев Осипович сразу же стал восстанавливать заповедник. Тогда уже присоединили как филиал Новую Землю и Айновы о-ва. Я тогда уже не поехала, осталась в Ленинграде защищать диссертацию. Я же прервала аспирантуру, у меня еще год оставался срок. Но в заповеднике он пробыл недолго и перевелся в Петрозаводск, Карело-Финский филиал АН на должность старшего научного сотрудника Ин-та биологии. А оттуда был переведен в ЗИН АН, в Ленинград.
Льва Осиповича арестовали в памятный день - 12 февраля 1952-го года, накануне 70-летия Валентина Александровича Догеля. На следующий день должен был быть в актовом зале его юбилей, торжественное поздравление. Мы на кафедре все к этому готовили, я долго задержалась. Прихожу домой, открываю дверь в комнату (у нас была коммунальная квартира на Галерной улице, тогда она называлась Красная), два незнакомых мужчины в комнате. На столе вижу, лежат документы, ордена Льва Осиповича, и он сидит. И все. Обвинение его было – брат врага народа.
И на следующий день я не знала, что мне делать. Идти на юбилей? Вы представляете, что это такое. Не пойти? Тогда я должна все рассказать Валентину Александровичу. Он относился ко мне как к дочери. Я не могу в такой день ему об этом сказать. Я советоваться к Марии Мартыновне, что мне делать? Она говорит: «Пойти вы должны все равно, но говорить ни в коем случае ему не говорите». И я, скрепя сердце, пошла. Когда официальная часть кончилась, подходили поздравлять на сцене. Я дождалась, когда прошли все, и пошла. Подошла, пожелала доброго здоровья…. И вдруг, первый раз в жизни, хотя мы 20 лет были знакомы, он целует меня в лоб и говорит: «Да простит отсутствующий Ваш муж». Вы представляете? Он видел, что Л.О. нет, но знал, что он все время уезжает то на север, то еще куда-то, и решил, что раз его нет, значит его нет в городе. Как я удержалась и не разрыдалась, я просто не знаю.
А Л.О. сидел на Шпалерной. Передачи не принимали, свидания не давали.… Потом я все-таки добилась, что дадут свидание перед отправкой. Но я была в Петергофе. Они пришлют мне открытку, как я узнаю? Но мир не без добрых людей. Соседка моя по квартире следила за моей почтой. И когда пришла открытка, она пошла к моей приятельнице, которая была у нас в аспирантуре, Эля Саакова, и отнесла ей, чтобы как-то мне передать. А та не могла. Она в свою очередь пошла к Вале Кулачковой. И в половине 11-го ночи Валя приехала ко мне в Петергоф. Свидание было на следующий день на 10 утра. И мы бегом побежали на последний поезд в Ленинград. Приехали, она у меня переночевала и говорит: «Я Вас туда одну не пущу, пойдемте вместе». И мы пошли на Шпалерную. Ее, конечно, не пустили, она села где-то на подоконник, а я пошла. И я с ним повидалась и выяснила, что я могу передать ему, какие-то вещи перед отправкой. А так я бы вообще не попала.
А у нас на кафедре был сокурсник Ольги Михайловны /Ивановой-Казас/ некто Марков, гад из гадов. Он меня так третировал, так издевался надо мной, когда узнал мое положение. И я уже не выдержала, сказала Валентину Александровичу: «Я больше не могу». И он сказал: «Ну, я уж с ним поговорю». Он вызвал его и в присутствии Марии Мартыновны, она в том же кабинете работала, начал ему говорить: «Ведь вы не мужчина! Вы ведете себя как баба в коммунальной квартире! Как вам не стыдно!». Все-таки это подействовало, он немножко сник. Но тут новое несчастье. Уже через год Валентин Александрович скончался. Но этот тип к тому времени настолько себя дискредитировал, что ему пришлось уйти с кафедры, он переехал в Сталинград.
Я тоже ждала ареста после того, как арестовали Л.О. Буквально ночи не спала, все время прислушивалась. Я по глупости думала, что приезжают арестовывать машины грузовые, а оказывается, это легковые были машины. А у нас все время мимо дома проезжали машины на судоверфь, на завод. И я не могла спать. Иногда я ездила за Невскую заставу к приятельнице моей тети, чтобы там хоть спокойно выспаться.
В 53 г., после смерти Сталина, Льва Осиповича из ссылки вернули. Так что он пробыл год. И вот в июле, когда мы с Ольгой Михайловной /Ивановой-Казас/ вели практику в Петергофе, он возвратился. Но, как говорится, не все кончилось. Перед арестом, в 52 г., он был сотрудником ЗИНа. Тогда он сдал диссертацию на защиту, она была уже готова. Вернувшись, он отправился в ЗИН, выяснять, как с диссертацией. А за это время работы по Баренцевому морю получили гриф «секретно», и ему не дают допуска к секретной работе – к собственной диссертации, представляете? И вот тут уж, как говорится, вечная память Борису Евсеичу Быховскому, и Евгений Никанорыч Павловский тоже очень положительную роль сыграл. К концу 54 года он получил допуск к собственной работе и в ноябре защитил докторскую диссертацию по Баренцевому морю. Утверждение было уже в 55-м году, а защищал он в ноябре 54 года. Год ему не давали защитить.
А потом было какое-то международное заседание, и там возмущенные биологи разных стран говорили, что прошло уже столько лет после войны, а знаменитая Росситенская станция не восстановлена. И Быховский вызвал к себе Л.О. и сказал, что нужно ехать в Калининград и восстанавливать Росситенскую станцию. У наших это называлось Рыбачий. Там было большое 2-этажное здание оставшееся от военных, и он туда набрал новых молодых сотрудников.
А потом восстановили Калининградский университет, и не было людей с докторскими диссертациями, чтобы заведовать кафедрами. И его обязали по партийной линии (из партии он был, конечно, исключен, а потом восстановлен), его обязали заведовать кафедрой. И он работал на станции и одновременно в университете до пенсии.
Сейчас у меня 4 правнука. 3 мальчика и 1 девочка. Внук мой живет в Америке, и там у него родился сын, которого он назвал в честь деда – Лев. Так что у нас в семье снова появился Лев Белопольский.
на главную страницу
