Кестер Б. В.

Беседа 10 июля 2004 г. Записала и обработала А.Горяшко.

            Кестер Борис Владимирович - директор Кандалакшского заповедника с 1966 по 1972 г.

Из армии я демобилизовался в сентябре 50 г. В 45г., когда с фронта перебрасывали, мы были самые младшие (я 26-го года). И всех, у кого образование 8 классов и выше, отобрали и прямо сказали, что, хотя мы уже отслужили свои сроки, «служить вам до медного котелка». Поэтому всех, кто собеседование пройдет, отправляют в офицерское училище. Сформировали эшелон в 1000 с лишним человек – и в Киев. Там было училище тяжелой самоходной артиллерии. Срок обучения был год. Были и словаки, и чехи, и хорваты, и югославы, и монголы, и корейцы. В армии последние годы я колебался куда лучше идти: в речной флот капитаном или по лесному делу. И пересилило лесное дело. Моего отца отец, мой дедушка был недалеко от Хволынска лесничим, видимо оттуда и пошло…

Мои дедушка и бабушка по отцу немцы. Мне пришлось много раз, начиная с 41 г. из-за этого коллизии переживать. Многократно стучали кулаком по столу определенные инстанции и кричали: «Ты что – дурак? Меняй фамилию немедленно, все будет намного проще». Но я отвечал: «Как я могу сменить фамилию отца-красногвардейца, который погиб в Отечественную? Это как называется?» И дети носят эту фамилию. Сын Игорь в Афганистане добровольно отслужил. Внука Бориса назвали в честь меня. Он сейчас на 3 курсе кадетского Кронштадтского училища.

Когда я демобилизовался, поехал к маме, она тогда работала в Ташкенте. Там закончил Агролесомелиоративный техникум, факультет лесного хозяйства. И сразу оттуда, в 53 г., меня направили в Лесотехническую академию в Ленинград. Лето мы провели на посадках в Бухарской и Хорезмской областях, сажали сосну и фисташку, эти посадки живы до сих пор.

            Пока я учился, в сезон 54, 55 гг., работал на территории теперешнего Кандалакшского района в лесоустроительных экспедициях. В районе Ковды, в сторону Аллакурти, там еще было заминировано. Тогда делили всю территорию на Ковдозерский и Кандалакшский лесхоз. Пограничная полоса тогда проходила через полярный круг, въезд сюда был закрыт. Были лагеря пленных, эсесовцев. У меня был отряд расконвоированных политзаключенных, 18 чел., мы их обучили, и они делали прорубку квартальных просек и установку квартальных столбов.

Как раз когда я окончил Академию, Правительство приняло решение о создании 12 лесоохотничьих хозяйства. Одно из них – на Карельском перешейке, где во время Финской войны были самые бои. Приехали туда на голое место. Там в 58 г. организовали Сосновское лесоохотничье хозяйство, где я начал работу после Академии главным лесничим и проработал положенные 3 года. Оттуда меня перебросили заместителем директора в Беловежскую пущу. Проработал я там 6 лет, до 66 года. Когда набрался опыта, меня начали настойчиво рекомендовать в Кандалакшский заповедник.

Здесь положение было сложное. До меня директора быстро менялись, работали по полтора-два года. Задолженности по Летописям были более, чем на 2,5 года. На всех островах надо было создавать материальную базу, наводить порядок. С кадрами лесной охраны проблема была постоянная. Постепенно начали выбираться из этого сложного положения.

            Уже через год положение стало просветляться. Мы начали принимать участие в международных событиях, выставках, на ВДНХ. Сделали проект нового здания конторы. Оно планировалось гораздо больше, чем сейчас. По проекту здание было 4-этажное, там планировалось общежитие для приезжих, из музея планировался выход на дно залива, типа океанариума для осмотра морских животных. По выбору места для строительства было много разных мнений, из Москвы приезжали несколько раз и предлагали другие места. Но мы, местные, считали правильным строить здесь /ул. Линейная, д. 35, современное место расположения Управления заповедника/. С этого начать и постепенно всю территорию вокруг превратить в набережную Кандалакши, в лицо вековой Кандалакши.

С проекта новой конторы моя работа и началась. Прежде, чем приступить к работе, я сюда приехал, неделю пробыл, встретился с местной властью, осмотрелся и разобрался, увидел помещение тогдашней конторы, где сейчас церковь, оно было в полуразрушенном состоянии. Возвратился в Главк и сказал: «Для того, чтобы работать должен быть интерес к работе. Не только у работников научных и охраны, но и у самого директора. А это значит, что надо предоставить возможность проектирования, заключения договоров, своевременного финансирования».

Направлений работы было очень много. Одно из них до сих пор не решено. Вот возьмите – гага. Вид исторический, на котором жили десятки поколений поморов. Они пользовались по-поморски, разумно, наказывали тех, кто нарушал. В те времена на пух поступали заявки из Москвы, и мы весь пух туда отправляли. Все количество было под строгим контролем, распределяли его космонавтам и проч. Обрабатывали вручную, дустом несколько раз, перечищали. Перед всеми научными сотрудниками была поставлена задача: давайте думать, экспериментировать, как чистить более современными методами. На год моего ухода здесь была лаборатория и специалист, который разбирался в этих вещах. Должно быть отражено в Летописи, какие эксперименты проводились по очистке пуха. И с первых дней я на научных советах ставил вопрос: почему здесь, на месте, мы не можем делать из пуха какие-то простые изделия, душегрейки, например, чтобы реализовывать своим, жителям Кандалакши? И в Москву я писал несколько докладных. Ведь это одна из мер, которые обеспечат поддержку местного населения. У нас ведь был хозрасчетный отдел. Мы собирали древесину для своих нужд (выбросы). Команды кораблей получали соответствующую плату и приводили плоты. С меня начались планы-приказы для судов, которые существуют до сих пор, и этот причал в Кандалакше, который существует до сегодняшнего дня.

Были и несчастные случаи. На Анисимове, когда дед Возчиков ушел, а внук еще не пришел на его место, работал лесник года полтора. И был финальный какой-то хоккейный матч. А у него телевизор был, но сломался. Он плюнул на все и пошел в город смотреть хоккей. На связь не вышел. И как мы потом с вертолета увидели, его следы ушли прямо в полынью. Бухгалтер у нас был – участник войны без обеих ног. Во всех сварах здесь участвовал. Но в то же время был охотовед и очень активно защищал интересы заповедника. И тоже во время патрулирования в районе Ковды пропал. И он, и лодка. Только через год нашли его товарища на другом берегу ближе к Порьей губе, а он пропал. Были сложности и в том, что научные сотрудники не хотели работать с юннатами, в отличие от Бианки. Тот же Коханов говорил: «Простите, но я не могу».

Но и добились многого. На Гавриловских островах удалось у колхоза по бросовым ценам купить прекрасные 2-комнатные дома, 20 с лишним штук, целый поселок. Там сразу лесничество было организовано, получили квартиры, и часть квартир в аренду сдавали. На Харлове я добился в свое время, чтобы там убрали дисциплинарное подразделение (на исправление туда отправляли). И жили там работники заповедника, плюс юннаты. Судно на Харлове стояло, работал Литвинов Александр Михайлович, старшина. Однажды мы там чуть не погибли… Сложность на Харлове была всегда в заправке. Не хватало дизельного топлива. Удавалось договориться с воинской частью, чтобы топливо доставляли. Мы должны были выйти на Лицкие вдвоем с Карповичем и Литвиновым. Карпович хотел взять некоторые образцы. С вечера я предупредил Карповича, а сам ушел на птичьи базары, съемки проводил. Утром пошли еще смотреть, где причал строить, хотели соорудить причал. Литвинов появился, я спрашиваю: «Как заправка?» – «Все нормально. И запасная бочка стоит». Вышли, начался ветерок. Отошли километра 2,5. Вдруг мотор «чах-чах-чах», и сдох. Карпович руль держит, Литвинов побежал смотреть. А нас начало относить от берега. Судно парусит, ветер усиливается. Я полез сам смотреть. Баки налиты не дизельным топливом, а топливом с водой. А запасная бочка – пустая. И опять в который раз сам себя мысленно корил: сам себя не проверил, вот и нарвался. Конечно, погорячился немного, но Литвинову сказал: «Вот весла, греби к воинской части, вызывай по рации пограничников, пусть нас ловят». А что делать? Всем сесть в лодку и оставить «Тупика»? Он погреб. Уже темнеть начало, ветер усиливается, от него ни слуха ни духа. Договорились, как до берега доберется, даст ракету. Уже стемнело – ракета. Прошло еще часа 2, нас уже вынесло в открытое море, а шторм уже балла 4. Потом уже около 9 вечера, шторм уже баллов 5-6. Я присмотрелся, где-то между волнами вдалеке мелькают огни, видно, что судно. У нас осталась одна ракета. Обозначили свое место, они нас заметили. Уже темнота полная, шторм баллов 7. Вывели стрелу, аварийные команды подошли ближе, сбросили десант, 3 человек, закрепились на большом тросе и подняли нас из воды. Мы, конечно, продрогли, промокли. Когда перешли туда, сразу командир корабля нас вниз, в кают-компанию и борща горячего! Проболтались мы 9-10 часов. Пока нас доставили на Харлов, уже светало.

Постепенно строились, чтобы удовлетворить все материальные нужды. Очень сложно было получить согласие на финансирование. Да и в области были круги, которые мешали этому строительству. Но мы сделали трансформаторный подпункт, мастерскую техническую, началась отсыпка литорали, выведен причал. Вышли первые тома трудов. Тогда же удалось разместить Шкляревичей, отремонтировать для них помещения. Кроме того, много сложностей было из-за раскиданности островов… Я добился, что мы получали деньги на вертолеты. Татаринкову на Айновы острова забрасывали вертолетом, и кордон там вертолетом строили. Я все время метался по заповеднику. Спросите ту же Татаринкову, Бианки, Коханова. Я в конторе бывал гораздо меньше, чем на островах, в том числе и в зимнее время. Для того, чтобы решать, руководитель должен видеть своими глазами, знать мнение тех, кто на месте, знать досконально все вопросы.

            А тем временем в Воронежском заповеднике началось колоссальное строительство на десятки миллионов рублей. Но директор, Цесаркин, на втором году получил инфаркт и умер. И московское начальство решило, что у меня большой опыт строительства и надо меня туда перебросить. Два с половиной года меня вызывали в разные инстанции и заставляли переехать туда. Мое мнение спросили, и я сказал: «Меня же сюда послали, чтобы довести до конца». Но решающее мнение было одно – партийное. И местные власти говорили: «Мы за то, чтобы вы работали здесь, но решаем не мы». В конце-концов, вынудили. Я сказал: «Хорошо, я подчинюсь, но из Кандалакши уезжать не буду, квартира и семья остается здесь. Поеду, как положено, на 3 года». И поехал. Проработал 3 года. А после Воронежского заповедника мне сказали: «Следующий объект – остров Врангеля». Я понимал, что это очень трудно, и по возрасту уже не очень подходил, вместе с тем, мне было интересно сравнить Кольский п-ов и Чукотку, увидеть все побережье Ледовитого океана. Приятным воспоминанием осталось, что был депутатом Чукотского национального округа и мыса Анадырь.

С Врангеля я вернулся в Кандалакшу. Меня пригласили преподавать в училище №24, и вот уже 20 с лишним лет прошло, так время незаметно пролетело. Преподаю экологию, вел биологию, географию, некоторые вопросы железнодорожного хозяйства, там же тоже есть лесозащитные полосы, и правоведение. Те вопросы, которые знаю. Много не набираю, надо и для себя время оставлять. Но продолжаю по мере сил трудиться и в училище, и в Совете ветеранов. Если силы позволят, я для себя решил, буду работать до 80, а потом надо писать.

В училище во время каникул я организовал экологические лагеря. Тогдашний директор заповедника, Шубин, кажется, давал нам судно. Брал с училища подростков, на судне забросили нас до Порьей губы, а оттуда мы шли две недели и приводили в порядок водотоки, очищали от мусора берег. Часть закапывали, часть сжигали. За три года постепенно привели в порядок. А потом по Колвице прошел впервые после Врангеля и ужаснулся, сколько там хлама. И 6 сезонов мы там очищали территорию, вывозили мусор на машинах. Обычно от 15 до 25-30 человек ребят работали. И до сих пор я стараюсь это поддержать. Ведь Колвица такая красивая река. Постоянно надо следить! Я из чего исходил – чтобы люди, еще будучи в таком возрасте, начинали уважать свою природу. Сейчас ведь можно сказать одним словом: непоморское отношение. Вот в чем трагедия!

            Многие проблемы заповедника и сейчас можно было бы решить, было бы желание. Сегодня был разговор в заповеднике, как леснику работать в Лувеньге. А как работают в Беловежской пуще? На одном месте по 300 лет! Рождается сын, и семья сразу определяет: вот он примет в будущем этот обход. И у нас это кое-где есть. Вот у нас был лесник Власов на Кемь-лудах. При нем был построен кордон. Я его перевез в Кандалакшу, когда закрыли это старинное село, купил дом. Сейчас его сына не берут на работу в заповедник. Почему? Говорят – выпивает. Я знаю, что он нечасто выпивает. И значит надо сделать, чтобы этого не было. Но почему не брать, если человек туда стремится? Это его родина, он специалист, он разбирается во всем и весь объем научных наблюдений лучше не выполнит никто, зачем отказываться от таких людей. Он ко мне подходил в городе: помогите, чтобы меня туда взяли. Ну, обещали мне, что возьмут.

            У нас очень многим женщинам в заповеднике пришлось работать с маленькими детьми, и это было крайне тяжело. Особенно, когда не встречало понимания начальства… Человек лесной специальности, руководитель любого уровня должен обязательно учитывать семьи своих работников. В Беловежской пуще кордоны только в лесу. Я уже тогда, в 60-61 гг., добился того, что на каждом кордоне стояли газовые плиты, баллоны, были подъездные дороги. Автобусов добился, и в школы наши автобусы каждое утро в учебное время детей возили. Моя точка зрения: если семья желает жить на кордоне, пусть живут. Но за технику безопасности своих детей сами родители должны расписываться! У тех же Власовых на Кемь-лудах было 6 человек детей мал мала меньше, и все жили.

Все можно сделать при желании. Ведь у нас вертолет садился прямо здесь, у конторы. Несмотря на колоссальные запреты, все удалось пробить. Для того, чтобы беречь время и не мотаться людям туда-сюда. Я планировал, когда был директором, что будет кордон и в Лувеньге, и в районе перевала, чтобы там жила семья, которая за этим участком следила. А потом спросил у Карповича – как же так? Он развел руками: «Город отобрал!»

Был у нас один лесник, на Великом в основном работал. Когда я принимал его на работу, кроме того, что он был верующий (он об этом сказал), он передо мной поставил условие: «Борис Владимирович, я люблю музыку. Поэтому помогите мне доставить на кордон на Великий… пианино». И доставили. Судном. Он инженер по профессии, с Воронежской области, работал грамотно. За ним охотились браконьеры, он очень хорошо работал. И подкараулили. На Лобанихе. Он вышел на крыльцо, а напротив сидели два браконьера и прямо в живот выстрелили. Он был один. На контрольную связь не вышел. Потом прошел лечение, снова работал. А потом уехал на Соловки и там работал, там и скончался. И вот хочу обязательно съездить на Соловки.

Я на севере побывал во многих местах, на Соловках, проводили авиаучетные работы. Я всегда интересовался историей. Интересно, что вся история Новгородчины с этими местами связана. И вообще сейчас ученые подтверждают теорию, что острова Белого моря – по сути дела исторический и географический центр Земли доледникового периода. Многие стремятся на юга. Я не стремлюсь. Здесь масса интересного. Совершенно невероятных моментов, и людей. С той же К.Гемп я был очень хорошо знаком, да и масса, масса еще…. И климат меня привлекает. Нравится мне здесь во всех смыслах. Море, лес, климат. Ну, и как не говорите, 5 августа мне исполнится 78 лет, а я двигаюсь. Хотя и ранения были серьезные. А по врачам не хожу, не болею. Думаю, это заслуга Севера.