Таратута Е. С.
Беседа 17 декабря 2004 г.
Таратута Евгения Семеновна, врач-педиатр. Жена Анатолия Ивановича Савилова.
Савилов А.И. (1913-1969) – кандидат биологических наук, научный сотрудник Института океанологии АН. После окончания в 1938 г. биологического факультета МГУ, будучи аспирантом кафедры зоологии беспозвоночных, проводил научные исследования на ББС МГУ. В июне 1941 г. ушёл в дивизию Народного ополчения, воевал под Ельней, в окружении под Вязьмой попал в плен, бежал с К.А. Воскресенским в партизанский отряд, который вошел в состав соединения «Тринадцать» под командой С. Гришина. Сражались партизаны в Смоленской области и в Белоруссии до соединения с Красной Армией, в которую были зачислены в 1944. Имеет медаль «За боевые заслуги».
Толя сначала поступил на географический, но ему там не понравилось и он досдал то, что нужно и перешел на биологический. Когда мы были на станции, он был уже аспирантом. На станции я была с ним в 1940-м и в 46-м году. Я тогда была совсем молодая девчонка. 3-го июня мы поженились, а 5-го Толя уехал на Белое море. А я стала досрочно сдавать экзамены. Сдала, и поехала к нему.
А.Савилов в халате своей жены Е.Таратуты. 1940 г.
Меня встретили в Кандалакше. Ехала я с целой группой девочек. Нина там была Соколова, Лебедевы, хорошая компания. Они все были энтузиасты, они все работали. Еще там на кафедре был профессор Кудрявцев. Хороший был человек, и он тоже был на Белом море.
Я помогала всем, чем могла. Я тогда переходила на третий курс, так что химию я уже знала, у нас было 5 или 7 химий. Обращаться с прибором, с пипеткой, с горелкой, это я все могла и помогала, чем могла. И потом немножко зарабатывали, собирали материал для кафедры. Это было для нас очень важно, потому что, кроме наших заработков, мы родителей не беспокоили. У меня это было просто принципиально.
На бревнах для постройки биостанции. Олег Радченко, Евгения Таратута и Анатолий Савилов, Фима Гроссман, Вера Преображенская,
Татьяна Сперанская, Нина Сокольская, Сулама, Тамара Бергер. 1940 г.
У нас были очень хорошие костры. Сначала обсуждалась наука. Кто что сделал за день, у кого какие достижения, у кого что не получилось. Вот Кудрявцев очень много этим занимался. Паганель, - так называли Абрикосова. Все докладывали, какие у них результаты, что можно принять, что нельзя. Потом костер начинался как молодежный костер. Были научные доклады по ходу работ, исправляли что-то, методики меняли, в общем, все было по-взрослому, по-настоящему. Один дом был – лаборатория назывался, остальное – в палатках. Ресторан – сарайчик с видом на море, открытый.
ББС МГУ, 1939 г. Фото Никиты Зенкевича.
За столом: спиной – Тахия, в платке – Зина (Белорусский университет), ест – К.А.Воскресенский, в тюбетейке – А.И.Савилов, Т.А.Сперанская, Л.А.Зенкевич.
После войны, в 46-м году ничего не изменилось. Света не было. Был какой-то движок, он когда-то чикал, а больше – нет, ничего нельзя было с ним сделать. И так же палатки стояли. Только построили один дом для студентов. Но мне помнится, он был с нарами. Жили там студенты. А мы-то жили в палатках. Наша палатка стояла с Толей, Кирилла с Таней, Лебедева, еще кто-то жил. Вот сколько было студентов, не помню. Но за столом собиралось человек 15-18, не больше. А в лаборатории жил Матекин. А до него еще жил Абрикосов. А Россолимо что творил! Там эпиграммы писали, и кончалось так: «Все до слез смеялись, Россолимо ел и пил». Вот он за столом сидел, ел, пил компот какой-то и все так смеялись, он не давал никому покоя, он такой остроумный был! Очень! Россолимо – это что-то невероятное.
Сорокин был такой студент. Он пришел к Анатолию Ивановичу: «Возьмите меня на Белое море». Он говорит: «Как же я тебя возьму, у тебя не сданы экзамены». – «А я их сдам!» – «Как же ты их сдашь, остается-то 4 дня?» – «И что?». И он три экзамена сдал за четыре дня, и очень хорошо. И поехал. Работал с Толей, мальчик-то он хороший. Потом у нас не было соли. Надо было ехать в Черную речку, самое близкое место, за солью. Он говорит: «Я поеду!» Возвращается, и везет соль в носке грязном! Мы обалдели!
Кирилла отец с его младшей сестрой приехали на станцию. Что-то такое движется, думали, может, белуха плывет, там бывало. Нет, - карбас идет. Мы выскочили, смотрим, Александр Дмитриевич едет и его младшая сестра Наташа. И мы выскочили все их встречать, так было здорово…. А я в этот день очень устала. Я была дежурная по кухне и должна была собирать ягоды для компота. И я пошла прилечь. И что меня дернуло… Недалеко были склады продовольственные. Я взяла там банку сгущенного молока, открыла ее ножом и съела. И знаете что, - я начала умирать. Такое было сердцебиение… Александр Дмитриевич – врач-инфекционист, он и токсиколог был хороший. Толя ему говорит: «Знаете, что-то с Женей очень плохо». Он подошел, посмотрел и так стал кругом ходить, ходить, нашел банку. И все понял. И вот он меня откачивал, и откачал. Вот такое я совершила чудо – взяла и без спроса эту банку съела.
Еще у нас сторож был очень хороший. Иван Семенович его звали, по-моему. И его жена. Мы приглашались к ним часто, я с Толей и Таня с Кириллом, и студентов приглашали. Она варила уху, называлось – с воексом. Это печень трески растиралась, и очень вкусно было. И меня что поразило, - что кошке она бросала кусок рыбы прямо с костями. И кошка ест, кости выбирает. Мальчишка у них был, ему было лет 8. Садился в карбас и ехал на Великий. Я говорю: «Что ж вы делаете, он же может утонуть!» – «О, нет, он не утонет. Он знает, как надо». На карбасе большом мальчишка маленький. Потом он моряком стал.
Однажды шли мы на лодке после бани, а ветер переменился, шторм, не можем выгрести. Поставили березу какую-то, вроде паруса и идем под ним. Вот-вот перевернет, но все-таки идем. Уже мы близко к станции, уже нас в бинокль видят, а мы все идем на этой березе…. Но, когда мы пришли, то этот Иван Семенович перекрестился. «Да, говорит, это чудо. Вам смерть была». Иногда переплыть на остров Великий тоже не просто было. Там ягод было очень много. Тут мы уже потоптали, подобрали, а там нехожено. Но переплыть не всегда просто. Если Иван Семенович разрешит, то плывут, а нет – нет.
У нас два сторожа было, и они враждовали между собой, эти сторожа. Жена другого нас ухой кормит и говорит: «Вот Иван Семенович-то вам вчерашнюю давал: вчера поймал, а сегодня дает. А я-то сегодняшнюю…».
Толя рисовал великолепно. Он иллюстрировал Зенкевичу монографии, книги. Он, и Вера Преображенская. У меня сохранился его рисунок 46-го года, это какая-то тоня по дороге в Черную речку.
Мы ехали в Черную речку в баню, и полный карбас был народу – Таня, Кирилл, Сорокин Юра, я с Толей, Лебедевых двое, может еще кого забыла. И там был такой островок и домик, кресты. Они старые, но очень хорошо сохранившиеся. Мы вошли в этот домик, там лежали сухие дрова, сухари и спички. А с нами было. Мы оставили бутылочку выпить им, сухарей и три банки – одна мясные консервы и две сгущенки. Одна с кофе, другая простая. Мы там сели, поели, но там вот такие комары летали… Значит, принято было здесь оставлять спички, дрова и даже перекусить. А мы оставили даже выпить. Вот тут написано - Семенова тоня, 1946.
А вот еще тетрадочка, их осталось много-много [1]. Тут даже мои каракули. Это Толя, когда готовил материал к диссертации, отмечал мидий масляной краской и пускал обратно. И смотрел рост их. И думал – на следующий год приедет. А война, и он приехал только в 46-м году туда. И они выросли, он нашел их, они никуда не делись. Крамбамбули мы искали двое суток, но тоже все нашли. Вот такие бутылки, две четверти, морошку засыпали сахаром и зарыли, думали на следующий год выпьем. А вот война…. А в 46-м все изменилось. Искали, искали – нашли! И хоть бы что им. Ох, какое было веселье.
Мы сидели на литорали, измеряли мидий, и он записывал. Иногда записывала я, ужасными каракулями. И вдруг с острова Великого через пролив – стадо лосей. Я как увидела это стадо, а они метрах в 20 от нас, я так испугалась! И говорю: «Толя, а они не кусаются?» Вся станция потом потешалась над этими словами. Он: «Тише, тише, пусть пройдут». И они прошли и ушли в тайгу.
Вот это он писал, тут и графики, и картинки какие-то. Он измерял – я писала… Это уж мое каляканье, его-то все цифры хорошие. Вот как работали над диссертацией! На Толиной работе несколько диссертаций сделали, по его материалам. Такая тщательная, такая честная работа! Теперь так не делают. Теперь пойдут, с корабля ткнут, спустили батометры или спустились на аппарате, а потом пошли за 20-30-40 км, - и они уже составляют карту моря. А тут он все-все-все. Ну, как это можно, - ткнуть и все.
Там была масса курьезов, очень много. И во многих участвовала я, совершенно того не желая. Вот однажды, в 40-м году… Толя закончил в свое время в Балаклаве, в каникулы, курсы водолазов. И он единственный, кто мог спуститься в море. У него был документ. Лев Александрович /Зенкевич/ был очень рад, как все это замечательно.
Подъем водолаза. В скафандре – А.И.Савилов. На лодке Л.А.Зенкевич, Г.М.Беляев, О.Мокиевский. 1940 г. Фото Н.Зенкевича.
И вот назначается день, когда он спустится в море. Говорят, что приедут специалисты, и якорь, главное привезут. И я смотрю – приезжают. Не то поморы, не то карелы, не знаю, но пьяные, это я поняла. Это было ясно невооруженным носом. И привезли они бочку, большую бочку вместо якоря. И вся станция грузит камни в эту бочку. А в это время мой водолаз наряжается. Надели ему скафандр…
Нина Сокольская в водолазном костюме. 1940 г.
А я стою. И думаю: «Что ж такое? Якоря нет, пьяные эти… Куда ж Толя-то спускается? Выходит, - прощаться...» Что я делаю? Я беру шлем и фьють – в тайгу. И за мной вся станция. Бегом. А я быстрая была, бежала, петляла. Они за мной, а я туда, они наперекос, а я сюда… И шлем бросила где-то в высокую траву, в голубику… И бегу, и все петляю, они за мной, а я все петляю. Потом я устала, упала, они все – о, поймали! А шлема-то нет! А Толя стоит на Иисусе Христе, руки в стороны, ждет шлема. Все на меня конечно очень разозлились. «Где? Куда бросила?» Я говорю: «А я не знаю!». Потом говорю: «Как же вы не понимаете?» А там был еще Якова Авадьевича брат, Макс. И я говорю: «Макс, что ж ты-то не заступился? Художник называется! Ты должен был почувствовать сердцем, что творится, - его ж топить собрались!» Просто потому, что они не ведают, что делают, им надо погрузиться. И этот стоит тоже…. Но потом он за меня вступился, Толя. Сказал: «Да, конечно, виноват я. Зачем я полез в скафандр, ничего бы этого не было». Но зла на меня никто не имел. Потому что постепенно поняли, что погружаться ему было нельзя. Якоря нет, какие-то камни, какая-то бочка и пьяные люди. Ну что, можно это было допустить? А мне-то было совсем мало лет, и я сообразила, что этого делать нельзя.
И потом я говорю: «Ну что, раз он с нами, значит, у нас сегодня будет костер необычный, хороший». Там была повариха местная, все девчонки ей помогали по очереди. И она умела обращаться с каменкой, которая там была сложена и могла испечь там пирог с рыбой, с морошкой. И голубика была, и черника. Набрали всего этого, она напекла пирогов.
Петр Матекин ко мне очень хорошо относится, и он мне очень в жизни потом помогал. Когда Толя был в армии, и Петя тоже был в армии от и до, он посылал мне аттестат. Пока Толя не приехал. Петя уходил в армию и сказал маме: «Вот папины часы, Буре, он мне их подарил. Отдайте Жене. Парень идет в детский сад, его надо одеть, у него ни ботинок, ничего нет». Она пришла, принесла мне эти часы. Я говорю: «Я эти часы ни за что не продам, оставлю до приезда Пети. Сына одену, не беспокойтесь, голым не пойдет». (А он же 41-го года рождения, за 5 недель до войны, сами понимаете).
Работали на станции все очень дружно. Никаких склок, никаких подсиживаний, никаких неприятностей на станции в моем присутствии оба раза не было. Все жили дружно, и все расставались просто с грустью.
...............................................
[1] Тетради А.И. Савилова Евгения Семеновна передала мне для пристройства в хорошие руки. Я передала их в Лабораторию экологии морского бентоса. Лучше рук не придумала. А.Горяшко
