Вощиковы: заповедная семья

Слева направо, верхний ряд: Зоя Сабурова, Анисья Новикова, Иван Новиков, Дима Жерихин, Алексей Яковлевич Меньшиков. Нижний ряд: Вова Сабуров, В.Бианки, Валя Сабурова, Рая Вощикова, Гутя (Августа) Богданова (Пушкарева).

Когда после войны пух собирали, мы тоже участвовали в этом. Пух собирали, когда птенцы уже вывелись, набирали школьников, нам объясняли, показывали сначала на гнезде, что делать. Сначала – пленки сосчитать, сколько там было яиц, а у гаги как правило яиц 6, такие крупные зеленоватые яйца. Сначала объясняли, что такое пленки - ну мы-то уже знали, а там же были дети из города, которые понятия не имели. Потом показывали, какой пух брать. Не копать снизу, где сыро, а сверху вот этот легкий пушок собирать (но все равно он был грязный) и в мешки класть. Как ходили? Выстраивались на закорожье на расстоянии примерно двух вытянутых рук человек от человека, и мы шли через весь остров, не важно, бурелом или что, все равно идешь носом вперед, и так по всем островам. При сборе пуха учитывали и количество гнезд.

Мне лично не встречались гнезда, где уже птенцы были, вот болтуны встречались. Наверное, мы уже в июле ходили. Приглашали нас только тогда, когда гнезда уже свободны были, чтобы гагачат не пугать маленьких. Потом гагачата гибнуть начали… Первое время вокруг острова идешь, если гагачонок мертвый, надо было взять его и принести, чтобы посмотрели, что с ним[8].

Потом между деревьями растягивали сетку, дель, и туда этот пух высыпали, чтобы вытрясти крупный мусор. Это и на Лодейном, я помню, на скале делали. А потом пух собирали в мешок и увозили, говорят, на завод какой-то, где его чистили.

Слева направо: Гутя (Августа) Богданова, Боря Вощиков, Рая Вощикова, Шура Новикова.

И еще было задание от заповедника анфельцию собирать. Нас, детей посылали. Мы ходили вокруг острова, собирали её, выкладывали на скалы повыше сушиться, потом шли еще раз и уже подсохшую собирали в мешки. Куда потом её тоже не знаю. Может быть, на конфетную фабрику? В Кандалакше была конфетная фабрика «Шер».

Заповедник активно строил кордоны, папа был занят на стройках, мама работала в колхозе и после 5 класса (это было лето 1948 года, очень дождливое) мама определила меня на лето к научному работнику Нине Петровне Демме-Рябцевой (из Ленинграда) в качестве воспитательницы гагачат. Жили мы на Лодейном в кордоне. Гагачат было сначала больше 50 штук. Для них перегородили губу на уровне инкубатора. Я их кормила, выпускала на воду и в воде с камешков кормила. А корм был в основном – ячневая каша. Мы с Ниной Петровной жили и спали в кордоне. Инкубатор я ежедневно мыла от грязи после гагачат, и в прилив заходила в воду закрывать дверь в загородной сетке около дна, чтобы они, нырнув, не уплыли из вольера. К нашему «табуну» гагачат постоянно прилетали и собирались холостые гаги с мористой стороны сетки. Они активно звали гагачат к себе, а те старались поднырнуть и выйти на волю, так как летать еще не могли. Через дыры в сетке вольера, пока я эти дыры заштопывала, 1-2 гагачонка все-таки, поднырнув, убегали за сетку и уплывали, а там их ждали вороны, которых мне постоянно приходилось отгонять.

Гагачат кормили кашей из ячневой крупы и я собирала для них гидробий (такие маленькие рачки в панцире-раковинке), их много в туре. И собирала икру колюшки, которой было много – эти маленькие рыбки откладывают икру в песочные углубления, и на убылой воде эти комочки икры было легко собирать.

Вспоминаю, как гагачата отдыхали: наплаваются, вылезут на песок, и собираются кругами, в два-три круга, головами внутрь круга, прижавшись друг к другу. На ночь заходили в инкубатор и точно также укладывались спать. Если кто-то из них захотел в туалет – выходил из круга на свободную часть пола, испражнялся и снова заходил в круг на свое место. Я специально несколько раз наблюдала это и говорила Нине Петровне о их поведении во время сна.

Н.П. Демме с гагачатами. Лодейный, 1948 г. Научный архив заповедника.

Ближе к осени, когда студенты из лаборатории уехали, мы с Ниной Петровной переселились в лабораторию, и она довольно часто уезжала по делам – готовилась к перевозу гагачат в Ленинград. Она договорилась на товарный вагон в том же поезде, в котором ехала сама. Отобрала из всей стаи 10 штук самых бойких и упитанных гагачат. Но доехали только два гагачонка, остальные погибли дорогой. Эти двое были выпущены на воду в зоопарке, но через некоторое время оба погибли: один от рыболовного крючка, который оказался в куске хлеба, который ему бросили, а второй – от болезни.

На этом тему закрыли и больше Нина Петровна здесь не появлялась.

С ней был очень интересно. Она рассказывала о своей большой семье: отец – латыш [Людвиг Демме, обрусевший немец], предприниматель какой-то с фамилией Демме и семью детьми взял в жены мать Нины Петровны, бывшую горничную Рябцеву с четырьмя детьми, и у них родилось еще трое [в воспоминаниях Демме кол-во детей несколько отличается]. В день зарплаты он накупал гостинцев, навешивал на все пуговицы пальто, приходил домой, становился у стола, снимал все пакетики и звал «цып-цып-цып» всех детей. Жили дружно, а когда дети подросли, обучали (мальчиков в первую очередь) какому-либо ремеслу… Кроме своих рассказов о семье она упоминала, что работала на Новой Земле.

Ещё вечерами, когда были уже в кроватях, она пропевала куплет за куплетом песню, ею сложенную, об островах и нашей жизни с гагачатами. Я запомнила её, как запомнила очень много из Чуковского, что читала нам мама до войны. Эту песню мы в семье (сестра и брат) тоже выучили и пели. Вот эта песня:

После сезона, когда закончилась моя работа с Ниной Петровной, она привела меня в сберкассу, которая была около порта и сказала оператору: «Эта девочка заработала за лето 400 рублей и я хочу, чтобы Вы открыли на неё счет и выписали сберкнижку». Книжку выписали, я гордая пришла домой, отдала её маме, и что было с ней дальше, не помню. Жили мы очень бедно, голодно, наверное, деньги эти ушли на еду.

Валентина Васильевна о работе с З.М. Барановой

Рая была в 1948 г. лаборантом с Ниной Петровной, а я была лаборантом в 1951 и 1952 году, после 8 и после 9 класса, работала с Зинаидой Михайловной Барановой. Мы с ней ездили от Кандалакши до Пялицы, птиц считали, и гагачатами тоже занимались.

Не могу уже вспомнить, каким звуком мы их подзывали к себе, но не цып-цып, а иначе, и они сразу сбегались, мы их кормили. Вот Рая варила им кашу из ячневой крупы. Я тоже варила из какой-то крупы, может и из перловой, не помню. Но кроме каши я еще ходила собирала им гидробии, такие ракушечки маленькие. Когда свободна, я иду по закорожью, особенно после полной воды, их полно, в туре их полно, вот я собирала.

Лодейный, 1951 г. С гагачонком слева Валя Вощикова, справа Зоя, студентка из Одессы.

Помню, что я жила с ними до самой осени. У Зинаиды Михайловны не было задания, как у Нины Петровны, увозить их, мы их держали в вольере до самого выпуска, когда они такие уже здоровые будут. И я помню, все лето с ними, привыкаешь же к ним, они становятся как родные, и вот я помню, когда их выпускали, как я плакала! Мы вольер открыли, сетку сняли, и они сразу бросились на простор. Какие-то поплыли, какие-то сразу поднялись на крыло, и я так плакала, мне так было жалко, кажется, что-то оторвалось… Тогда из-за непогоды сразу уехать с острова не могли, и привезли меня в школу только 5 сентября.

Лодейный, 1951 г. Гагачий вольер, перегораживали полностью губу. На заднем плане инкубаторная.

о. Лодейный, июль 1952 г. Валя Вощикова и Ирина Владимировна Бахарева,

жена директора заповедника, учитель химии в школе №5.

Ряжков, июль 1953 г.. Перебирали дель для вольера. Слева направо: Зоя Сабурова, Шура Новикова, Рая Вощикова.

Взвешивание выросших птенцов гаги, З.М. Баранова и Зоя Сабурова.

На Лодейном мы жили в кордоне, спали летом в коридоре. Справа от входной двери в кордон папа сделал топчан из досок на весь поперечник коридора, уложили много сухой травы (никаких перин и матрасов не было) и спали там всей семьей. У папы ноги всегда торчали из-под одеяла, и мама их называла «лебеди».

Когда жили на Медвежке, летом спали на чердаке. Да и на Анисимове тоже летом на чердаке спали под «пологом» - это такой марлевый навес, сшитый специально, чтобы не мешали комары и мухи. Он и сейчас еще «работает» на Анисимове в сарае, где дополнительные спальные места. Стелили сетки на камбалу в губе с южной стороны острова, ходили через лес, то по одному, то вместе с Раей, ничего не боялись, даже ночью, так как стелить и снимать их надо на «куйпоге», так зовется самая убылая вода.

Баня на Лодейном топилась по-черному: трубы не было, внутри была сложена из камней топка, внутрь которой закладывались камни, дрова. Топилась долго, чтобы хорошо раскалились камни. Дым выходил прямо в помещение, а над каменкой (так звали эту «печь») в стене было отверстие вырезано, которое на время топки открывали, чтобы выходил дым. Когда камни внутри топки разогревались, их большими щипцами или лопатой вынимали и опускали в большую бочку с водой, которая стояла тут же внутри бани, слева в углу (а справа каменка-печка). От этих раскаленных камней вода в бочке нагревалась. Когда каменка прекращала топиться, дым через отверстие выходил на улицу и отверстие закрывали заглушкой. От камней, из которых была сложена «печка», нагревалось и помещение. Через какое-то время баня «была готова». Кроме лавки вдоль окна, где можно было присесть и мыться, был полок (повыше к потолку), где было теплее, чем на полу и где парились.

Такую же баню «по-черному» я видела и в Новгородской области, где работала три года после института в деревне. А в Архангельской области, у папы на родине, где мы жили в эвакуации, таких бань не было, были бани с обычной печкой.

Баню старались топить на полной воде, когда вода близко подходила к бане. Папа иногда сразу после горячей бани, напарившись, убегал в кальсонах в воду и потом опять париться. На следующий день, когда баня остывала, мыли полок, скамейки, пол, выливали из бочки остатки воды, вынимали из бочки остывшие камни, их кучка всегда лежала около угла бани. От легкого стука по ним эти камни рассыпались в крупный песок, который звали «дресва», его использовали для мытья полов. Пол в кордоне был не крашеный и его при мытье всегда «шоркали» березовым веником, посыпав дресвой, используя руки или ноги.

Мыла не было, во время топки бани мама всегда в чугунке «заваривала», то есть заливала горячей водой золу, получался мыльный раствор, назывался «щёлочь». Его использовали для мыться в бане и для стирки. Это мои послевоенные воспоминания.

Такая же баня «по-черному» была построена папой и на Анисимове, когда там стали жить (и до сих пор она там стоит на берегу). Только она меньше и ниже той, которая, по моим воспоминаниям была на Лодейном. Новую «современную» баню папа построил уже в начале 1970-х годов, когда появились внуки: Женя (мой сын) и Вася (сын Бори), они оба 1966 г. рождения. Они были помощниками, и я помню, как однажды Женя приехал с острова и с гордостью сказал, что дед им с Васей разрешил уложить самостоятельно «одно звено» на срубе.

Папа на Лодейном делал сам веревки, они назывались «кабалка». Это такая просмоленная скрученная пакля. За скалой, между кордоном и лабораторией, он сделал такое устройство: с одной стороны что-то деревянное и ручка, и как щеточки такие. В этих щеточках были прорези и продета просмоленная пакля. И с другой стороны такое же устройство. И мы должны были крутить ручки с двух сторон, и тогда эта пакля заворачивалась и в веревочку превращалась. Потом три или четыре веревочки всё ближе друг к другу подходили, соединялись вместе, и получалась веревка самодельная. Наверное, не было веревок, после войны чего там было, а для сеток нужны были веревки и в хозяйстве. Вот это я помню, что он нам такую работу давал, чтобы мы крутили.

Ефросинья Максимовна и Василий Иванович Вощиковы

А так – по острову ходили. Никого же не было, и никакого зверья, никого не боялись. И мама всегда говорила: «Никого не бойтесь. Здесь никого нет. Кроме куропаток. И выйдете на берег, будете сразу видеть, куда вам идти». Ходили по острову, вокруг острова. Тогда и в помине никаких медведей не было, если только лиса. Собирали грибы, ягоды. Потом еще надо было кормить коз. Есть такая белая ива, и такое задание у нас от мамы было, как она называла «смануть лист» - веточку ивы берем и вот так надо (показывает движение), смануть. Брали мешки, шли искать иву и корм для коз собирали.

С папой сетки ставили, удить ездили. Удили прямо тут, напротив лаборатории, не надо никуда было уезжать. Один раз я помню, попозже, но еще в школьные годы – я любила удить, и папа меня всегда звал с собой – один раз мы с ним выехали, а была такая рябь, выехали напротив длинного мыса у лаборатории, и вдруг мимо нас стайка дельфинов. Дельфины! Черные! И вот они такой стайкой, штук 5 их было, такой линией прошли друг за другом, и прошли в проход между Деменихой и Лодейным, и на салму ушли.

Слева направо: Валя и Рая Вощиковы. Сенокос на Деменихе, 1958 г.

о. Демениха, август 1960 г., сенокос. Снизу вверх: Валя, Боря и Рая Вощиковы.

о. Лодейный, август 1960 г. Слева направо: Рая, Сергей Герасимов (двоюродный брат), Валя, Ефросинья Максимовна.

Оленей я уже не помню, а Рая вспоминает, что однажды на Лодейном к нам вышел олень, такой рогатый-рогатый. Он просто смотрел на нас. А потом этот олень пропал. Видимо был из ездовых оленей.

Помню, что в те годы, когда была «объявлена война» на ворон, к ним был приравнен и орлан, как разоритель гнезд. На острове Вороний с западной стороны почти на берегу на очень толстой и старой сосне было гнездо орлана, там был птенец. И было приказано это гнездо уничтожить. Был папа, почему-то была я с ним, был Афанасий (наверное, тоже лесник) и еще кто-то. Сосну спилили обычной двуручной пилой, она упала, из гнезда вывалился большущий птенец с толстыми желтыми ногами (почему-то запомнила его ноги). Он долго кричал, что с ним было потом, не помню.

Еще задание было отстреливать чаек и ворон. И за них надо было отчитываться ножками, предъявлять ножки. Помню, как папа эти ножки к доске приколачивал и сушил, чтобы потом показывать.

Папа жил на острове круглый год, даже на зиму не уезжал. За продуктами его или вертолетом возили, одно время у заповедника, видимо, были деньги и был вертолет. Или он сам на лыжах ходил в Кандалакшу, тогда суда к порту зимой еще не ходили, лед стоял на заливе, и можно было пройти на лыжах. К папе в гости на остров зимой, по льду из Кандалакши даже приезжал на мотоцикле муж сестры Серафимы.

Корову на все лето увозили с нами на остров, года до 1975, пока мама была жива и здорова, без коровы мы не ездили. Корова привыкла, не волновалась, тем более мама с ней всегда в лодке была, сидела лицом к лицу.

Когда жили в Северной губе на Ряжкове (примерно в 1953-54 гг.), корова была с нами, и мама вспоминала, что на противоположном берегу губы иногда появлялся медведь, чувствовал запах коровы. Но мама стучала по пустым железным ведрам и он не приближался.

Погрузка коровы на карбас в Кандалакше для отъезда на остров, 1970-е гг.

о. Анисимов, 1968-69 г. Корова Лампа и Таня, дочь Валентины Васильевны.

Когда жили на Лодейном, помню, как с мамой ездили за морошкой на Ряжков. Приставали прямо у скалы напротив Лодейного, переходили скалу и спускались прямо на болото около озера. Картина была неописуемая: оранжевое от морошки болото и все озеро в белых лилиях.

Трава в губе на Медвежке при выезде от кордона шуршала, шелестела, когда ехали на лодке. Длинная, цветом как фукус или капуста морская, но тонкая, звали её зостера. Но в последующие годы она пропала, в это же время пропали звезды, асцидии, анфельция.

Однажды я была с папой на Ламбине. Не знаю, по какому поводу, но мы там были несколько дней, он что-то видно делал там. Когда удили рыбу, почему-то были только пинагоры, пытались их жарить на скороде, но их мясо расползалось, как желе.

А однажды я с ним по каким-то его работам оказалась на западной стороне Ряжкова (видимо, в Южной губе еще никого не было), началась непогода, продукты закончились, не выехать – сильный ветер, есть хочется. На прибое нашли капусту морскую и сварили в сковородке на костре, поели. Так и переждали непогоду

Мой дед, Василий Иванович, работал в заповеднике с 1939 по 1986 год, с перерывом только на войну. Работал на разных островах: Великом, Ряжкове, Лодейном, Медвежке, потом на Анисимове с 1967 и по 1986 год. Он был не сильно общительный, действительно лесной человек. Мог подолгу один жить. А я, сколько себя помню, все время тут, на острове.

Вася Вощиков с лосенком на о. Анисимове, 1970-е гг. и 2007 г.

Впервые меня в 5 лет на остров привезли, я вырос тут. С малолетства все делал вместе с дедом, всю работу. Он меня всему учил, и по хозяйству, и по охране. Вместе баню строили, кухню летнюю. Ездили с ним, наблюдали. Делали синичники, было, что чаек ловили - тогда политика была уничтожать их, как вредных. Учеты птиц тогда лесники делали раз в 10 дней, объезжали с ним все острова, считали птиц. Все основные виды он знал. Вначале, может быть, и не знал, а потом, с опытом, всех узнал.

Это сейчас здесь цивилизация. А в те времена ни газа, ничего. Была печечка прямо на улице. Лодки были деревянные, с парусом, под веслами. Я этого уже не застал. Видимо, в начале 60-х появились стационарные моторы. А до этого – на веслах.

Браконьерства тогда тоже хватало. Местные и косили, и яйца собирали, это все время было. Конфликты бывали с местными у него. Мне-то не рассказывал, а дочери говорят – бывало. И с косой на него шли сенокосцы... Но его это, видимо, не очень пугало. Войну прошел... Всю войну в пехоте. И на Карельском фронте, и до Венгрии дошел. Его уже ничего особенно в жизни не пугало. Дружба дружбой, а служба – службой. Не положено, значит, не положено. Я также мыслю.

Василии Вощиковы, дед и внук. 1980-е гг. Фото Р. Мухаметжанова.

Когда приезжал в Кандалакшу, всегда был со своими двумя собаками: большой высокий увалень с длинной рыжей шерстью Стронг и Парнч, маленький. Оставлял их у нас (мы жили еще в Бушевском доме), когда уезжал на острова.

Она, как я помню, из Одессы, наверное, и университет там заканчивала, по-моему, ихтиолог. Её лаборантку звали Настя Пушкарева, она с Нижней Кандалакши, их дом рядом с домом Буша в сторону моря (и сейчас стоит, живет в нем её племянник, сын одной из сестер). В семье у них было четыре сестры, Настя – младшая. Все уже умерли.

Евгения Павловна очень симпатизировала Николаю Андреевичу Перцову, все это видели и знали, но он не отвечал взаимностью. Когда она закончила работу в заповеднике, работала в вечерней школе в Кандалакше учителем биологии. Потом я узнала, что она родила сына, не знаю, кто был муж, но фамилия её по прежнему была Дорош. Я с ней общалась, когда переехала в Кандалакшу в 1974 г., бывала у неё дома. Она жила в доме, где находится центральная библиотека. Сын её после школы учился и жил в Мурманске, в высшем мореходном училище. Не помню, в каком году она умерла. В 1950-е гг. к ней из Одессы приехала младшая сестра Лора, училась в вечерней школе №1 в Кандалакше, потом вышла замуж, фамилия её стала Аркадова, я её часто встречала.

Занималась птицами (орнитолог). На одной ноге у неё не было большого пальца – отморозила еще в студенческие годы на каких-то работах, и ей очень трудно было ходить, и ноги постоянно болели.

Закончила Горьковский университет. После работы в заповеднике переехала в Зелноборский, получила квартиру, работала учителем биологии в школе №6. Оборудовала в школе прекрасный пришкольный участок. О ней очень тепло вспоминают в школе до сих пор. Я у нее бывала, так как в это время тоже там жила и работала в школе на «бирже». Она родила девочку где-то в 19959 или 1960-м году. Я приезжала к ней, когда её дочка родилась, она мне сказала: «Вот, Валя, 40 лет я жила для себя, а теперь буду жить для неё». Мужа её не видела и не знаю, был ли он. Мы с папой у нее были раза два. Она и в Кандалакшу приезжала часто, всегда заходила к моим родителям, очень скучала по островам. И когда её дочка выросла, Зинаида Михайловна однажды попросила провезти её по всем островам, попрощаться (это мне папа говорил). Кто её возил, не знаю, м.б. Виталий Витальевич Бианки, у них были хорошие отношения.

Я не помню, когда она умерла, но мне о её смерти сообщила по телефону Бахарева Ирина Владимировна, потом позвонила её соседка, а потом В.В. Бианки. И мы с ним ездили на похороны, по-моему, еще кто-то был из заповедника, точно не помню, но машина была от заповедника.

Своим обращением с людьми она всегда располагала к себе, всегда была вежлива, улыбалась. Когда мы все вместе жили в кордоне на Лодейном, она В.В. Бианки всегда звала Толюшенька.

По её рассказам в Ленинграде у нее была мама и брат-футболист. Жили они все вместе в доме на набережной у Крюкова моста, в квартире, которая была в полуподвальном помещении дома. Рая бывала у них, когда училась в Ленинграде.

работала лаборанткой у Э.А. Зеликман, потом у Дорош Евгении Павловны. Помнит её Рая хорошо, она и фамилию вспомнила. Жила она за рекой, одна в своем домике. Рая помнит, что это была очень красивая женщина – высланная, похожа на татарку. Мама её очень почитала, ходила к ней советоваться по разным вопросам, т.к. она была старше её и мама очень её уважала. Она курила.

По поводу покупки первой коровы в колхозе (выбракованной) мама тоже советовалась с ней: «Как вы думаете, стоит ли её брать?». А Елена Андреевна сказала: «Вы ей только за хвост подержитесь, и всё будет хорошо».

[1] Валентина Васильевна (1934 г.р.). Два лета, в 1951 и 1952 гг. работала лаборантом в заповеднике с Зинаидой Михайловной Барановой. В 1953-55 гг. училась в Учительском институте в Мурманске, отделение физики и математики. После окончания три года проработала учителем в селе Охона Новгородской обл. В 1956 г. поступила на заочное отделение Герценовского института (Ленинград). В 1958 г. вернулась в Кандалакшу, год проработала в школе №1, затем 15 лет в школе в Княжой. В 1974 г. вернулась в Кандалакшу, пять лет работала инспектором в Гороно. В 1979-1989 гг. – директор школы №8, в 1989-1990 гг. – завуч там же, в 1990-2010 гг. – учитель там же.

[2] Раиса Васильевна (1936 г.р.). Летом 1948 г. работала лаборантом в заповеднике с Ниной Петровной Демме. Окончила Гидрометеорологический институт в Ленинграде в 1959 г. Отработала 5 лет по направлению в Волгограде. Далее работала метеорологом в аэропорту в Новосибирске, потом на Таймыре. В конце 1990-х вышла на пенсию и вернулась в Кандалакшу.

[3] Борис Васильевич (1941-1973). После окончания школы работал в Кандалакшском порту учеником моториста, мотористом. Погиб 28 апреля 1973 г. при испытании самодельных аэросаней (сани провалились в полынью).

[4] Речь о письмах Наталии Мироновой, которые легли в основу книги Горяшко А., Мироновой Л. «Письма из заповедника», СПб, 2020. Наталия Миронова в 1941 г. жила на о.Лодейный в одном доме с семьей Вощиковых.

[5] 10 апреля 1943 г. над Ряжковым в воздушном бою был сбит и упал на остров самолёт 152-го истребительного авиационного полка 259-й истребительной авиационной дивизии 7-й воздушной армии. Этот полк действовал на Кандалакшском направлении до 1944 г., защищая морские коммуникации на Белом море, и обеспечивал безопасность транспортировки грузов по Кировской железной дороге. Летчик Павел Иосифович Добровольский (1922 г.р. ) погиб, самолет практически полностью сгорел. Летчик похоронен на Ряжкове, позже был установлен памятник.

[6] В СССР карточное распределение продовольствия было введено с июля 1941 года, отменено в декабре 1947 года. Одновременно была проведена денежная реформа в форме деноминации с конфискацией. В ходе реформы обмен наличных денег проводился в течение одной недели, в отдалённых районах Крайнего Севера — в течение двух недель.

[7] На самом деле день рождения В.В. Бианки 12 января.

[8] В 1949 году в Кандалакшском заливе началась массовая гибель гагачат. Чтобы выяснить её причины, в заповедник пригласили на работу паразитолога, В.Г. Кулачкову . Она установила, что главный виновник гибели птенцов – паразитический червь-сосальщик. Его личинки живут в теле и на раковинах крохотных улиток – гидробий, которыми питаются гагачата в первые дни жизни.